А.Е.Демидчик. «Примечательная особенность идеологии древнейших территориальных государств»

В качестве древнейшего этапа этногенеза китайцев, документированного письменными источниками, принято выделять время потестарных образований Инь и Чжоу конца II- начала I тысячелетий до н.э. По мнению авторитетных синологов, особенность данного этапа состояла в том, что контроверза «мы-они» определялась не этническими, а политико-религиозными мотивами. «Мы» – это все признающие власть сакрального верховного правителя – вана, обеспечивающего жертвоприношения богам и духам предков. «Они» – это любые группы за пределами юрисдикции данного правителя», причем «четкой границы между подчиненными и враждебными племенами не существовало» [Крюков, 1984, с. 148, 149].

Во многом сходная картина складывается и при рассмотрении древнеегипетских материалов Старого и Среднего царств. Но это совпадение и даже сама данная особенность египетской идеологии пока не были должным образом отмечены и объяснены в специальной литературе.

Для III тысячелетия до н.э. наиболее пространным свидетельством древнеегипетской контроверзы «мы-они» остается известное рассуждение об «азиатах»^[1] в «Поучении царю Мерикара», составленном в первой трети XXI в. до н.э. Автор сочинения, царь Гераклеопольской династии, чье имя, к сожалению, не сохранилось, помимо прочего предупреждал сына об опасности набегов с северо-востока и при этом писал: «Воистину, мерзкий азиат – это (воплощение) тягот места, в котором он (пребывает), страдая от того, что вода труднодоступна, а деревья многочисленны. Пути там тягостны из-за гор, (но) он не сидит на одном месте: [нужда в пропитании] влечет его ноги прочь, и он сражается со времени Хора. Он не побеждает, и он не бывает побежден; он не объявляет день сражения, точно вор, отгоняемый стражей» [Golenischeff, 1913, pl. XII; Quack, 1992, S. 183-184; Демидчик, 2002, с. 17-23; ср. Loprieno, 1988, S. 21-28; Demidchik, 1993]. Ссылаясь на данный отрывок, египтологи нередко приписывают древним египтянам «гордый изоляционизм» и «эгоцентрическое чувство обособленности», объясняя таковые своеобразием природных условий и обособленностью Нильской долины [напр., Уилсон, 1984, с. 47, 48]. Но такое толкование справедливо лишь отчасти.

Склонность чужеземцев к бродяжничеству и грабежу, действительно, представлены в «Поучении» как естественное следствие условий их обитания, столь отличных от благодатной Нильской долины. К примеру, если египтяне неизменно видят рядом с собой полноводную реку, то от «азиатов» Восточного Средиземноморья пресная вода по большей части «скрыта»: поселения часто расположены там вдали от заметных рек или ручьев. Привыкшие к нильским разливам египтяне, видимо, не представляли себе, как можно заниматься земледелием в условиях, когда пресная вода «прячется» в земле, обнаруживая себя лишь родниками, или падает с неба редкими дождями. Помехой для оседлого существования должны казались египтянам и лесные заросли горных склонов Восточного Средиземноморья. Создав рукотворный ландшафт Нильской долины, египтянин неизменно «испытывал чувство клаустрофобии в любой стране, где не было бескрайних плоских равнин, где нельзя было проследить весь дневной путь солнца» [Уилсон, 1984, с. 51]. Даже под конец Нового царства египетский писец с содроганием рассказывал о «стране Мегер [в Сирии], где небо сумеречно (даже) днем: она заросла миндалем и дубом и кедром, причем (деревья) достигли небес (в высоту)» [Уилсон, 1984, с. 51, 52, перевод О.Д. Берлева]. Корчевать такие леса под посевы при свойственном Египту дефиците рабочего скота и медных орудий казалось делом непосильным. Поэтому «азиаты», по мнению автора «Поучения», обречены скитаться в поисках пищи, несмотря даже на то, что горные тропы в их краях труднопроходимы, особенно в сравнении с такой превосходной транспортной артерией, как Нил.

Следует, однако, подчеркнуть, что собственное благоприятное географическое положение, отличавшее их от остального человечества, сами египтяне III тысячелетия до н.э. объясняли причинами, в конечном счете, политико-религиозными. Государственная доктрина Египта предполагала, что не только Нильская долина, но все мироздание создано и управляется Солнцем (Ра, Атумом и т.п.) и почитавшимися в Египте богами. Божества чужеземцев при этом считались ни чем иным как частными, «локальными», проявлениям богов, чтимых в Египте [Демидчик, 2001, с. 86]. Сотворенная этим вселенским пантеоном земная твердь представляла собой «Пустыню», «Нагорье» – каменистую лепешку, присыпанную песком. Но чтобы получать необходимые яства боги создали еще Реку и «Черную (землю)» — Нильскую долину, единственное исконно плодородное место на Земле, «Страну возлюбленную (богами)» [Erman, Grapow, 1955, Bd. V, S. 223-224.9]. С этой же целью – ради производства жертвенной пищи – было создано в Долине человечество [Берлев, 1999]. Надзор за приготовлением пищи богам был поручен воплощению Солнца, его «сыну» на Земле – египетскому царю.

Оказалось, однако, что не все люди согласны повиноваться священному владыке. О начале этого раскола, видимо, и вспоминает автор «Поучения», говоря, что «азиат» «сражается со времени Хора». Речь идет о том времени, когда власть над людьми была передана богу Хору, «проявлявшемуся» на земле в обличиях египетских царей. Люди, отказавшиеся признать власть последних, естественно, были изгнаны из Долины в «Пустыню». Они-то и стали «чужеземцами» — буквально «людьми пустыни», «пустынниками» [Erman, Grapow, 1955, Bd. III, S. 234.14-236.1], северо-восточную разновидность которых составили упомянутые в «Поучении» «азиаты», порой пытающиеся проникнуть в Долину, «точно вор, отгоняемый стражей».

Однако даже при этом все люди, где бы они ни проживали, номинально продолжали считаться подданными царя-бога [Демидчик, 2001]. Сами по себе расовые отличия или особые обычаи чужеземцев не побуждали египетскую государственность непременно видеть в них потенциальных врагов. Главным признаком разделения человечества на «мы-они» была лояльность к египетскому правителю. Со времени Старого царства существенную часть войска и основу полицейских сил Египта составляли нубийцы. Под конец Среднего царства египетские государи способствовали переселению в Дельту множества «азиатов», не мешая им сохранять культурные отличия [Головина, 2000]. С ограничениями в карьере на египетской службе урожденные чужеземцы обычно не сталкивались.

Второстепенным в сравнении с критерием покорности божественному царю казался, в конечном счете, и фактор географической удаленности от Нильской долины. Несмотря на то, что египтянин Синухет тайно бежал из своей страны и долго жил среди «азиатов», он продолжал считаться принадлежащим к египетскому «мы», поскольку оставался лояльным государю.^[2] Подобно автору «Поучения царю Мерикара», египтяне, конечно, признавали, что неблагоприятные природные условия «Пустыни» подталкивают её обитателей к грабительским набегам на Долину. Но вместе с тем считалось, что ради египетского царя боги порой даруют плодородие тем областям «Пустыни», куда простирается его власть [Демидчик, 2001, с. 86, 87], и потому у её обитателей может не быть причин для агрессии. За исключением периодов крайнего ожесточения, терминология царских надписей обычно предполагала, что подлежащими уничтожению врагами являются не племена «Пустыни» как таковые, но лишь «бунтовщики» среди них. Принципиального различия между «бунтовщиками» из числа людей долины и «бунтовщиками» «Пустыни» при этом не делалось. В Новом царстве, со средины правления XVIII династии провозглашалось, что государь должен быть «пастырем добрым, бодрствующим для всех людей», как бы далеко от Долины они не проживали. Чужеземцев при этом нередко называли тем же термином «люди», которым обычно обозначали жителей Долины [Дейнека, 1992, с. 21-26]. И даже боги должны были предоставить покорным царю обитателям дальних стран такую же счастливую загробную участь, какой удостаивались египтяне [Maistre, Piankoff, 1961, P. 274-277].

Отмеченное типологическое сходство китайских и древнеегипетских материалов не случайно. В обоих случаях мы имеем дело, в конечном счете, с идеологией древнейших в своих регионах «территориальных» государств,^[3] возникших непосредственно из поздней первобытности. Несомненно, что идея весьма ограниченной кровнородственной общности, доминировавшая в общественном сознании этой эпохи, должна была во многом препятствовать складыванию обширных политийных образований. Противопоставить же ей консолидирующую идею более широкого, но так же ограниченного, этнического единства возникавшее государство еще не могло. Категории типа «общность языка/культуры», «народность», «народ» и т.д. были слишком общими и абстрактными для того, чтобы существенно влиять на поведение людей или даже просто возникнуть на исходе первобытности [Дьяконов, 1963].

В этих условиях идее тесного кровного родства возникавшее территориальное государство, видимо, могло противопоставить лишь идею единства безграничного, потенциально охватывающего всех людей, т.е единства политико-религиозного. Последнее же сводилось к тому, что предназначением всего человечества являются жертвоприношения богам и предкам, и что ради этого все люди должны являться подданными сакрального правителя. Похожие идеологемы, кстати, распространялись и при складывании территориального государства в Месопотамии (III династия Ура). Об отдаленном же типологическом сходстве можно говорить и применительно к периодам гораздо более поздним. В VII в. н.э при отсутствии развитого этнического сознания государственное объединение бедуинских племен Аравии происходило также на основе учения о всечеловеческом (исламском) религиозно-политическом единстве. Правда, в этом случае вместо обязанности жертвоприношений уже постулировался долг религиозно-нравственного служения, а место единого для всех людей сакрального правителя занял единственный Бог.

Берлев О.Д. Наследство Геба // Подати и повинности на Древнем Востоке. Сб. статей. — СПб.: «Петербургское востоковедение», 1999. — С. 6-33.

Головина В.А. Три десятилетия деятельности австрийской археологической экспедиции в Телль эль-Даба (восточная часть дельты Нила): новая книга Манфреда Битака // Вестник древней истории. 1999. № 3. С. 191-208.

Дейнека Т.А. Обоснование внешней политики Египта в царских надписях XVIII династии. Автореф. дис….канд. ист. наук. СПб., 1992. 33 с.

Демидчик А.Е. «Дал я дорогу своим ногам…» («Рассказ Синухе» – древнейшие воспоминания эмигранта // Чужое: опыты преодоления. Очерки из истории культуры Средиземноморья. — М.: Алетейа. 1999. — С. 237-258.

Демидчик А.Е. Староегипетская печать «правителя Нагорья» и письмо Синухета царю // Вестник древней истории. 2001. № 2. С. 79-88.

Демичик А.Е. «Поучение гераклеопольского царя своему сыну Мерикара // История Древнего Востока. Тексты и документы. — М.: Высшая школа, 2002. — С. 17-23.

Дьяконов И.М. Этнический и социальный факторы в истории древнего мира (на материале Шумера) // Вестник древней истории. 1963. № 2. C. 3-17.

Дьяконов И.М., Якобсон В.А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и «империя». Проблемы типологии // Вестник древней истории. 1982. № 2. С. 3-21.

Крюков М.В. Этнические и политические общности: диалектика взаимодействия // Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. — М.: Наука, 1982. — С. 147-162.

Томашевич О.В. «Странствия Синухе» // Сказки Древнего Египта. — М.: Алетейа, 1998. — С. 18-32, 193-218.

Уилсон Дж. Египет: природа вселенной. Географические факторы // В преддверии философии. Духовные искания древнего человека / Г. Франкфорт, Г.А. Франкфорт, Дж. Уилсон, Т. Якобсен. — М.: Наука, 1984. — С. 45-47.

Demidchik A. A Note to § 141 of Sir A.H. Gardiner’s “Egyptian Grammar” // Göttinger Miszellen. Beiträge zur ägyptologischen Discussion. 1993. Ht. 134. S. 29, 30.

Erman A., Grapow H. Wörterbuch der aegyptischen Sprache. Unveränderter Neudruck. — Berlin: Akademie-Verlag, 1955. — Bd. I-V.

Golénischeff W.S. Les papyrus hiétiques de № 115, 1116 A et 1116 B de l’Ermitage imperial à St. Pétersbourg. — SPb., 1913. — 8 p., 28 pl. et pl. suppl. A-D.

Loprieno A. Topos und Mimesis: Zum Ausländer in der ägyptischen Literatur. — Wiesbaden: O. Harrassowitz, 1988. — VIII, 125 S.

Maistre Ch., Piankoss A. Le Livre des Portes. T. II. Le Caire: Institut Francais d’Archéologie Orientale, 1961. 117 p.

Quack J.F. Studien zur Lehre für Merikare. — Wiesbaden, 1992: O. Harrasowitz, 1992. – 200 S.

Новосибирский государственный педагогический университет

[1] Общепринятый перевод «азиат», конечно же, условен. Какое-либо совокупное обозначение для всех обитателей Азии у египтян в ту пору еще отсутствовало [ср. Erman, Grapow, 1955, Bd. IV, S. 348.6]. Слово же, употребленное в данном тексте, родственно топониму «Kĕnáan (Ханаан)» и относилось изначально лишь к жителям азиатских территорий неподалеку от Египта: Восточное Средиземноморье, Левант.

[2] Перевод данного текста с перечнем необходимой литературы и комментариями теперь см. [Томашевич. 1998; Демидчик, 1999].

[3] О концепции «территориального государства» см. [Дьяконов, Якобсон, 1982].