Б. Тураев, Д. Брестед «Тутмос III. Усиление Империи»

В пятнадцатый год своего царствования Хатшепсут и Тутмос III все еще правили своими азиатскими владениями, простиравшимися до Ливана.

Фараон Тутмос III

Начиная с этого времени и кончая тем, когда мы находим его идущим походом в Азию в конце 22-го года, мы не знаем, что там происходило, но положение дел, найденное им в Азии, и течение последующих его кам­паний свидетельствуют о том, как шло дело с египет­ским господством в этот промежуток времени. Не видя египетской армии в течение многих лет, сирийские царь­ки стали постепенно проявлять мятежный дух, и видя, что их дерзость не встречает возмездия со стороны фа­раона, царь Кадеша, некогда, вероятно, сюзерен всей Сирии-Палестины, подстрекнул царей всех городов Се­верной Палестины и Сирии к образованно большой ко­алиции под его начальством, после чего они, наконец, почувствовали себя достаточно сильными, чтобы начать открытое возмущение. Таким образом, Кадеш стал во главе их, обладая могуществом, в котором мы, очевид­но, должны признать остаток престижа его древнего более обширного и непреоборимого господства. «И вот от Иразы (в Северной Иудее) до болот земли (Верхнего Евфрата) они начали возмущение против его величе­ства». Но Южная Палестина не была расположена под­нять оружие против фараона.

Тутмосу III придется совершить 17 походов против Сирии, чтобы по­ложить конец мятежам, но ему не удастся одер­жать победу над Митанни. В конце концов Митанни и Египет будут свя­заны рядом договоров, основанных на заключен­ных браках. Шарухен, выдержавший шестилетнюю осаду Яхмоса в дни гиксосов, знал слиш­ком хорошо, чего можно было ожидать, чтобы безрас­судно начать враждебные действия против Египта. По той же причине и вся область Южной Палестины, быв­шая свидетельницей этой осады, думала так же, но не­значительное меньшинство желало, вероятно, присое­диниться к восстанию. В Шарухене, так же, как и вооб­ще на юге, вспыхнула гражданская война, так как союз­ники хотели принудить южных царьков присоединиться к восстанию и послать подкрепления войскам, которые они собирали. Не только «все союзные области Джа-хи», или Западной Сирии, были в открытом восстании против фараона, но также, несомненно, и большое цар­ство Митанни, с восточной стороны Евфрата, сделало все, что только могло, для усиления мятежа и его под­держания, после того как он уже разгорался; это видно из того, что Тутмос III был в конце концов вынужден вторгнуться в Митанни и наказать ее царя, чтобы иметь возможность утвердить египетское господство в Нахарине. Было естественно, что Митанни, воинственная и активная держава, соперничавшая с юной Ассирией, как с равной, должна была смотреть с беспокойством на присутствие новой великой державы у своих западных границ. Митаннийский царь узнал, наконец, чего сле­довало ожидать от Египта, и было естественно, что он должен был стараться изо всех сил восстановить неког­да великое царство Кадеша в качестве буфера между ним и Египтом. Тутмосу III, следовательно, пришлось иметь дело с такими значительными силами; ни один фараон до него не имел никогда перед собой такой боль­шой задачи. У нас нет данных, чтобы судить, в каком состоянии находилась долгое время пребывавшая в бездействии египетская армия и сколько времени понадобилось Тут­мосу, чтобы реорганизовать ее и привести в боевое со­стояние. Армии Древнего Востока, по крайней мере еги­петские, были не велики, и едва ли фараон когда-нибудь вторгался в Азию более чем с 25 или 30 тысячами воинов, причем ближе к действительности цифра ме­нее 20 тысяч. В конце 22 года царствования Тутмоса III мы находим его и его армии готовыми выступить в по­ход. Он отправился из Джару, крайнего египетского го­рода на северо-восточной границе, около 19 апреля 1479 г. до н. э. Спустя 9 дней, т. е. 28 апреля, он достиг Газы, в 160 милях от Джару По египетскому календарю это был четвертый день Пахонса (первого месяца летне­го времени года), день коронации Тутмоса, ровно 22 года с тех пор как оракул Амона провозгласил его царем в перистильном зале его отца в Карнаке. С тех пор про­шло, поистине, много времени, но дело, которое он не­устанно втайне замышлял и к которому постоянно стре­мился, наконец далось ему в руки. Это не был человек, способный терять время на пустое празднество; при­быв вечером в день юбилея коронации, он двинулся да­лее на север уже на следующее утро. Пройдя Шефелах и приморскую равнину, он пересек долину Шарона, уклонившись при этом внутрь страны, и расположился вечером 10 мая лагерем в Ихме, городе неизвестного местоположения, приблизительно в 80 или 90 милях от Газы, на южных склонах Кармельского хребта.

Карнак: западный фасад праздничного храма Тутмоса III («Ахмену»)

Тем временем армия азиатских союзников под на­чальством царя Кадеша передвинулась на юг, насколь­ко позволяла территория союзных земель, и заняла сильную крепость Мегиддо в долине Иезриля, на се­верных склонах Кармельского хребта. Это место, впер­вые появляющееся теперь в истории, представляло со­бой не только сильное укрепление, но занимало также важную стратегическую позицию, господствовавшую над дорогой из Египта, проходившей между двух Ливанских хребтов к Евфрату; отсюда его выдающаяся роль в вос­точной истории, начиная с этого времени. Тутмос, разу­меется, смотрел на всю эту страну, как на свою соб­ственную, и поэтому впоследствии говорил: «Страны Фенху (азиаты)… стали вторгаться в мои пределы».

До сих пор он подвигался через дружественные го­рода, или по крайней мере через области, где не было открытого возмущения, но когда он приблизился к Кармелю, стало необходимо дви­гаться с осторожностью. В Ихме он узнал, что враги зани­мают Мегиддо, и созвал совет из своих офицеров, чтобы вы­брать наиболее подходящий путь для перехода через хребет и достижения долины Эсдраелона. Существовали три дороги, годные для армии, идущие из Иехема через горы; одна по прямой линии от Аруны до  ворот Мегиддо, и две, представлявшие обход в ту и дру­гую сторону; из них первая вела, выгибаясь к югу, через Таанах, лежащий приблизительно в пяти милях на се­веро-восток от Мегиддо, а другая к северу, через Зефти, и выходила из гор на северо-запад от Мегиддо. Харак­терно для Тутмоса, что он предпочитал прямой путь, тогда как его офицеры настаивали на том, что другие пути более широки, тогда как средний представляет со­бой узкую тропу. «Разве лошадь не будет идти за лошадью — спрашивали они — а также и человек за челове­ком? Не должен ли будет наш авангард сражаться в то время, как наш арьергард еще будет стоять в Аруне». Эти рассуждения показывали хорошее военное пони­мание опасностей, представляемых тропой, но Тутмос дал непреложную клятву, что он пойдет на врагов крат­чайшей дорогой и что они могут за ним следовать или нет, если им угодно. Затем, сделав весьма предусмот­рительно все приготовления, он двинулся 13 мая к Ару­не. Чтобы не быть захваченным врасплох, а также что­бы возбудить храбрость своей армии, он лично стал во главе колонны, поклявшись, что никто не будет впереди него, но что он пойдет «сам во главе своей армии, ука­зывая путь собственными своими шагами». Аруна ле­жит высоко на горном хребте, и к ней ведет только узкая тропа, но он достиг ее благополучно и провел там ночь на 14-е. В это время его армия должна была растя­нуться на большое расстояние по пути из Ихма в Аруну; тем не менее утром 14-го числа он вновь быстро дви­нулся вперед. После непродолжительного перехода он столкнулся с неприятелем. Будь последний многочис­лен, он пострадал бы от него ввиду сделанного им длин­ного и трудного перехода по узкой горной дороге. К сча­стью, проход расширился, и он мог развернуть свою колонну в расстилавшейся за ним долине. Следуя на­стойчивому совету своих офицеров, он удерживал не­приятеля до тех пор, пока не подошел из Аруны его арь­ергард. Неприятель не располагал достаточными сила­ми, чтобы воспользоваться его затруднительным поло­жением, и он мог поэтому вновь двинуться вперед. Передняя колонна вышла из ущелья на равнину Эсдраелона сейчас же после полудня, и около часа Тутмос остановился, не встречая сопротивления, на юг от Ме­гиддо, «на берегу ручья Кины». Азиаты, таким обра­зом, потеряли несравненный случай разбить его по ча­стям. По-видимому, они находились слишком далеко на юго-востоке, чтобы быстро стянуть свои силы и напра­вить их против его узкой колонны в то время, когда она выходила из гор. Невозможно точно определить их по­ложение, но во время схватки в горах их южное крыло было в Таанахе, без сомнения, в надежде, что Тутмос пересечет горы по Таанахской дороге. Их фронт не мог быть растянут от Таанаха до Мегиддо, так как тогда для египтян было бы невозможно мирно выйти из ущелья и появиться на склоне к югу от Мегиддо. Тутмос разбил лагерь на равнине под Мегиддо и отдал приказ по всей армии быть готовым к битве наутро. Начались быст­рые приготовления к сражению, и в лагере господство­вали наилучший порядок и расположение духа. Под ве­чер в тот же день (14-го числа) или в течение следую­щей ночи Тутмос, воспользовавшись расположением неприятеля на востоке и юго-востоке от его собствен­ных сил, продвинул свои войска на запад от Мегиддо и смело развернул свое левое крыло с северо-западной стороны от города (об этом свидетельствует его пози­ция следующего дня). Этим он обеспечил себе, в случае необходимости, безопасную и удобную линию отступ­ления на запад, по дороге в Зефти, и в то же время его крайнее левое крыло могло отрезать врагу бегство на север.

Тутмос III перед Амоном. Дейр эль-Бахри: храм Тутмоса III, святилище Хатхор

Проявляя волю и упор­ство, Тутмос III возоб­новляет военные дей­ствия в Нубии и доходит до четвертого порога, присоединив к Египту практически всю страну. На Востоке он одержи­вает победу в Палести­не у Мегиддо, затем поднимается к северу, захватывает на побере­жье Библ, чтобы иметь возможность доставлять товары морем, и, совер­шив 18 походов, пере­ходит Евфрат. Рано утром на следующий день, 15-го мая, Тутмос отдал приказ построиться и выступить в боевом поряд­ке. На блестящей колеснице из сплава золота и сереб­ра он занял свое место в центре, его правое, или южное, крыло опиралось на холм к югу от потока Кины, а его левое крыло, как мы уже видели, находилось на северо-запад от Мегиддо. Чтобы защитить свою крепость, ази­аты врезались между войском Тутмоса и городом, отку­да, разумеется, выступили вспомогательные силы. Царь немедленно атаковал их, руководя нападением лично «во главе своей армии». «Царь сам вел свою армию, мощ­ный во главе ее, подобный языку пламени, царь, рабо­тающий своим мечом. Он двинулся вперед, ни с кем не­сравнимый, убивая варваров, поражая Ретену, уводя их князей живыми в плен, их колесницы, обитые золотом, вместе с их лошадьми». Неприятель при первом же на­тиске обратился в бегство. «Они бежали сломя голову в страхе к Мегиддо, бросая своих лошадей и свои колес­ницы из золота и серебра, и жители втаскивали их на­верх, таща их за их одежду в город; жители города за­перлись от них и спускали одежды, чтобы втащить их в город. И если бы только армия его величества не увлек­лась расхищением вещей неприятеля, она овладела бы Мегиддо в тот момент, когда побежденного презренно­го царя Кадеша и побежденного презренного царя горо­да (Мегиддо) второпях втаскивали на стену, чтобы они могли попасть в город». Но дисциплина восточной ар­мии не может противостоять возможности хорошо по­грабить; тем менее могли удержаться от разграбления соединенных армий Сирии египетские полчища в XV веке до н. э. «Тогда были захвачены их лошади, их колесницы из золота и серебра составили добычу… Их бойцы лежали распростертыми, как рыбы, на земле. Победоносная армия его величества обходила кругом, считая добычу и свои доли. И вот была захвачена палат­ка того презренного врага (царя Кадеша), в которой на­ходился его сын… Вся армия ликовала, воздавая хвалу Амону за победу, дарованную им своему сыну… Они принесли добычу, которую они взяли, состоящую из рук (от­резанных у убитых), живых пленников, лошадей, колесниц, золота и серебра». Ясно, что во время беспоря­дочного бегства лагерь царя Кадеша попал в руки егип­тян, и они принесли фараону его богатую и роскошную обстановку. Но сурового Тутмоса не могли удовлетворить эти по­беды. Он видел только то, что было упущено. «Если бы вы вслед за этим взяли го­род, — сказал он своим войс­кам, — то я сделал бы сегодня (богатое приношение) Ра, по­тому что вождь каждой страны, которая восстала, находится в нем и потому что взятие тыся­чи городов — вот что такое пленение Мегиддо». Вслед за этим он отдал приказ немедленно обложить город. «Они смери­ли город, окружив его оградой, возведенной из зеленых ство­лов всех излюбленных ими де­ревьев, его величество находил­ся сам на укреплении к востоку от города, осматривая, что было сделано». Тутмос с гор­достью заявляет после своего возвращения в Египет: «Амон отдал мне все союзные области Джахи, заклю­ченные в одном городе… Я словил их в одном городе, я окружил их толстой стеной». Египтяне назвали эту осад­ную стену: «Тутмос, осаждающий азиатов», согласно обычаю эпохи империи называть всякое сооружение царя его именем. Самым внимательным образом сле­дили за войском, чтобы никто не мог дезертировать, и никому из города не позволялось приближаться к лини­ям обложения, если не затем, чтобы сдаться. Но, как мы увидим, прежде чем Тутмосу удалось тесно окру­жить это место, царь Кадеша бежал на север. Это было как раз то, что Тутмос хотел предупредить, продвинув свое левое крыло вдоль северо-западной стороны горо­да в ночь перед битвой. По мере того, как время осады подвигалось вперед, царьки, которым посчастливилось не быть запертыми в городе, поспешили заключить мир с раздраженным фараоном. «Азиаты из всех областей пришли со склоненной головой, заявляя покорность сла­ве его величества». Мы не осведомлены относительно осады и приступов египтян. Жреческий писец, к кото­рому восходит наш единственный источник, замечает: «Все, что причинил его величество этому городу, этому презренному врагу и его презренной армии, записыва­лось каждый день под его (дня) названием… записывалось на кожаном свитке в храме Амона вплоть до сего дня». Но драгоценный свиток, подобно книге хроник царей Иудеи, погиб, и наше повествование терпит вслед­ствие этого большой ущерб. Время года было очень позд­нее, и египтяне добывали себе зерно на хлебных полях долины Эсдраелона, в то время как захваченные стада доставляли им мясо. То было, насколько нам известно, первое войско, опустошавшее эту прекрасную равнину, которой суждено было стать полем битвы между Вос­током и Западом, от Тутмоса III до Наполеона. Но со­всем иначе было внутри стен: запасы, нужные на время осады, не были сделаны, и голод свирепствовал в обло­женном городе. И этот последний, выдержав осаду не­сколько недель, сдался. Но царя Кадеша не было среди пленников. Азиаты, бывшие в презренном Мегиддо… вышли к славе Тутмоса III, одаренного жизнью, говоря: «Дай нам возможность принести твоему величеству дань». Затем они пришли, неся то, что принадлежало им, дабы выказать покорность славе его величества, дабы вымолить дыхание ноздрей своих у величия его могущества». «Тогда, — говорит Тутмос, — мое вели­чество повелело дать им дыхание жизни», и очевидно, что он обошелся с ними с крайней снисходительностью. Страшные опустошения целых городов, подобные тем, которыми хвастаются ассирийские цари, сообщая о сво­ем обращении с мятежниками, нигде не упоминаются в анналах фараонов. Египтянам не удалось захватить са­мого опасного царя Кадеша, но зато они захватили в качестве заложников его семейство. Тутмос говорит: «Вот, мое величество увело жен побежденного, вместе с его детьми, и жен его начальников, бывших здесь вме­сте со своими детьми».

«Геральдические столбы» Тутмоса III в Карнаке

Как ни велика была добыча, взятая на поле битвы, ее нельзя было сравнивать с богатствами, ожидавшими фараона в завоеванном городе. 924 колесницы, вклю­чая те, которые принадлежали царям Кадеша и Мегиддо, 2238 лошадей, 200 вооружений, считая опять-таки те, которые принадлежали тем же двум царям, роскош­ная палатка царя Кадеша, около 2000 голов крупного скота и 22 500 голов мелкого скота, великолепная до­машняя обстановка царя Кадеша, и в том числе его цар­ский скипетр, серебряная статуя, быть может, его бога и статуя его самого из слоновой кости, покрытая золо­том и ляпис-лазурью. Огромное количество золота и серебра было также захвачено в городе, но в записи Тутмоса о разграблении они перемешаны с добычей из других городов, и поэтому мы не можем определить, сколько именно было взято в одном Мегиддо. Скот, разу­меется, был захвачен в окрестной стране, иначе город не страдал бы от голода. Прежде чем уйти, армия сняла также жатву с полей на равнине Эсдраелона, вокруг Мегиддо, и собрала более 113 000 четвериков, не счи­тая того, что было снято ею с полей в течение осады.

Завоеванные Тутмосом III территории стано­вятся протекторатами. Власть в них принадлежит местным правителям, которые остаются вер­ны фараону. Добыча обогащает страну: лес и ценные материалы ис­пользуются на строи­тельстве дворцов.

Не теряя времени, Тутмос двинулся на север, на­сколько позволяли неприятельские крепости и позднее время года. Он достиг южных склонов Ливана, где три города — Иноам, Нугес и Херенкеру образовали род триполиса под начальством «врага», являвшегося, быть может, царем Кадеша. Они быстро сдались, если толь­ко их царь уже не был в числе выразивших покорность, в то время как Тутмос еще осаждал Мегиддо. Чтобы по­мешать новому движению на юг все еще не покоренного царя Кадеша и чтобы господствовать над важным путем на север, идущим между двух Ливанских хребтов, Тут­мос построил в этом месте крепость, названную им «Тут­мос — связывающий варваров», причем он употребляет тоже редкое слово для «варваров», которое Хатшепсут прилагает к гиксосам. Затем он начал реорганиза­цию завоеванной территории, заменяя, разумеется, прежних восставших царьков другими, которые, можно было думать, окажутся верными Египту. Новым прави­телям было позволено распоряжаться у себя, как им заблагорассудится, при условии правильной и быстрой доставки ежегодной дани в Египет. Дабы заставить их исполнять свои обязательства, Тутмос увел с собой в Египет их старших сыновей, которых он поместил в осо­бом квартале или помещении, называвшемся Фиванским замком. Здесь их воспитывали и обращались с ними так, чтобы внушить им чувство расположения к Египту, и всякий раз, как умирал царь одного из сирийских го­родов, «его величество посылал на его место его сына», Тутмос владел теперь всей Палестиной, вплоть до юж­ного конца Ливана на севере, а также и Дамаском внут­ри страны. В зависимости от степени участия в восста­нии он отнимал у городов их богатства и вследствие это -го вернулся в Египет приблизительно с 426 фунтами золота и серебра, в виде колец, употреблявшихся в тор­говом обороте, или в виде великолепных сосудов и других предметов искусства, не считая неизмеримого количе­ства менее ценного имущества и вышеупомянутой добычи из Мегиддо.

В начале октября Тутмос достиг Фив, и можно быть уве­ренным, что это было такое воз­вращение в столицу, которое не выпадало на долю ни одного фараона до него. Менее чем в шесть месяцев, т. е. в течение сухого времени года в Палес­тине, он выступил из Джару, одержал поразительную победу под Мегиддо, взял го­род после продолжительной и трудной осады, двинулся к Ли­вану и взял там три города, по­строил и снабдил гарнизоном постоянный форт вблизи них, начал реорганизацию управле­ния в Северной Палестине и совершил обратный путь в Фивы. С какими трудностями было сопряжено подоб­ное предприятие, мы увидим, если прочтем об экспеди­ции Наполеона, отправившейся из Египта через ту же страну против Акко, почти настолько же удаленного от Египта, как и Мегиддо. Нам станет тогда понятным, почему Тутмос немедленно устроил в своей столице три Праздника Победы. Каждый из них продолжался 5 дней и совпадал с первым, вторым и пятым календарным празднеством Амона. Последний справлялся в запад­ной фиванской равнине в заупокойном храме Тутмоса, к тому времени законченном, и, может быть, то было пер­вое празднество, справлявшееся в нем. Эти праздники были установлены навсегда и обеспечены ежегодными поступлениями богатых приношений. В праздник Опет, самый большой годичный праздник Амона, длившийся 11 дней, Тутмос принес в дар богу три города, взятые им в Южном Ливане, не считая богатого собрания велико­лепной посуды из золота, серебра и драгоценных кам­ней, из числа несметной добычи, взятой в Ретену. Что­бы обеспечить поступления для поддержания храма в тех роскошных рамках, которые проектировались, он отдал Амону не только три вышеназванных города, но также и обширные земли в Верхнем и Нижнем Египте, снабдив их огромными стадами и множеством крепост­ных крестьян из числа своих азиатских пленников. Та­ким образом, было положено основание тому выдаю­щемуся состоянию Амона, которое оставило далеко по­зади увеличившиеся богатства других храмов. Тутии, военачальник Тутмоса III, герой собы­тий, происшедших в 1475 г. до н. э. во вре­мя одного из сирийских походов, не мог овладеть Иоппией, где томились в заточении пленные еги­петские воины, и тогда он пустился на хитрость. Он выманил правителя Иоппии из города, за­хватил его и заковал в цепи. Затем спрятал две сотни воинов в больших корзинах и приказал ко­лесничему правителя вернуться в город в со­провождении воинов, которые понесут корзи­ны, якобы предназна­ченные для супруги пра­вителя. Ворота города открываются, воины с копьями и веревками выскакивают из корзин, освобождают пленных египтян и захватывают жителей Иоппии.

Статуя Тутмоса III

Вслед­ствие этого государственный храм, древнее святилище отца Тутмоса в Карнаке, перестал отвечать богатому и сложному государственному культу, тем более что с глав­ного зала его отца Хатшепсут сняла крышу, чтобы по­ставить свои обелиски. Так он и стоял. Обелиски пре­пятствовали восстановлению более одной трети кры­ши, южная половина была вовсе лишена ее и не имела колонн, а северную половину занимали четыре кедро­вых колонны Тутмоса I вместе с двумя из песчаника, помещенными им самим. Далее, зал был обезображен каменной оградой, возведенной Тутмосом III вокруг обе­лисков Хатшепсут. Но то был зал, где он был призван на царство в Египте оракулом самого Амона. Привер­женец Хатшепсут Тутии был заменен другим архи­тектором и начальником ремесленников по имени Менхеперра-сенеб, уже одно имя которого «Тутмос III здравствует» указывало на его преданность. При его содействии была сделана попытка восстановить сред­нюю половину старого зала, заменив кедровые колонны квадратными столбами из песчаника. Южная же поло­вина была оставлена нетронутой. В этом кое-как вос­становленном зале справлялись некоторые из больших праздников в честь победоносного возвращения Тутмоса из первой кампании. Но другие, естественно, были перенесены фараоном в свой заупокойный храм Амо­на, который, как мы видели, был теперь закончен на Западной равнине. Судя по небольшому святилищу Пта­ха, возле Карнакского храма, которое Тутмос также пе­рестроил по возвращении из этой кампании, он, веро­ятно проявил подобное же великодушие к двум древним святилищам в Гелиополе и в Мемфисе, из которых пер­вое все еще считалось по традиции храмом государствен­ного бога, ибо Ра отождествлялся с Амоном. Великая задача надлежащего усиления империи на­чала успешно осуществляться, но египетское могуще­ство в Азии в течение долгой военной бездеятельности в царствование Хатшепсут было настолько основательно поколеблено, что Тутмос III после первого похода дале­ко не был готов идти немедленно против Кадеша, своего самого опасного врага. Кроме того, он желал основа­тельно организовать и вполне утвердить за собой земли, уже находившиеся под властью Египта. Поэтому в 24 году своего царствования он прошел по покоренной территории Северной Палестины и Южной Сирии, опи­сав обширную кривую, причем царьки являлись к нему с данью и выражением преданности во «всяком месте объезда его величества, где разбивалась палатка». Слу­хи о его победе предыдущего года достигли между тем Ассирии, которая как раз в то время начала выдвигаться на восточном горизонте, имея весь период своего блес­ка еще впереди. Ее царь, естественно, желал быть в хороших отношениях с великой западной империей, и дары, состоящие из драгоценных камней, преимуще­ственно ляпис-лазури из Вавилона, и лошадей, кото­рые он послал Тутмосу в то время, когда последний на­ходился в походе, были, разумеется, истолкованы егип­тянами в смысле дани. По всей вероятности, во время этого похода не произошло ни одной битвы.

Дама Исида, предположительно, мать Тутмоса III

Вернувшись в Фивы, как и раньше, в октябре, царь немедленно задумал расширение Карнакского храма, чтобы он отвечал потребностям империи, о которой он мечтал. Кроме того, медленное поднятие ложа реки на­столько повысило уровень наводнения, что вода стала, наконец, затоплять площадь здания, и стало необходи­мым поднять пол храма. Великолепные врата Аменхо­тепа I были принесены в жертву необходимости. В кон­це февраля, в праздник новолуния, который благодаря счастливой случайности совпал с днем десятого празд­ника Амона, он мог лично отпраздновать с величайшей пышностью церемонию закладки. В виде доброго пред­знаменования появился бог и даже принял личное учас­тие в измерениях веревкой в то время, когда намечался план основания. Так как западный конец здания, пред­ставлявший собой, собственно, переднюю часть храма, был загроможден обелисками Хатшепсут, возвышав­шимися над залом его отца, с которого была снята кры­ша, и он не мог или не хотел застраивать кругом обе­лиски своего отца, стоявшие у западного входа в храм, то Тутмос III расположил свои величественные перистильные залы на другом восточном конце храма, где они по это время представляют одну из наибольших архи­тектурных красот Фив. Большой зал имеет приблизи­тельно 140 футов длины и расположен поперек про­дольной линии храма. Этот зал назывался «Менхеперра (Тутмос III) славен в памятниках» — имя, которое он носил еще 650 лет спустя. Позади него находится свя­тилище, или святая святых, а вокруг расположено око­ло полусотни залов и покоев. Среди них, на южной сто­роне, был зал для заупокойной службы по его предкам. В покое, находившемся за этим залом, царь «приказал начертать имена своих отцов, умножить приношения им и сделать статуи всех их тел». Эти имена составили длинный список на стенах, сохраняемый теперь в Па­рижской Национальной библиотеке. Статуи его пред­ков, за исключением тех, которые погибли, были от­крыты на южном дворе храма, где они были зарыты ради сохранности во время войны. Третья кампания, бывшая в следующем, 25-м году, была, по-видимому, посвящена, как и первая, организа­ции южной половины будущей азиатской империи, се­верная половина которой все еще оставалась непокорен­ной. К его возвращению постройка в Карнаке достаточно подвинулась вперед, чтобы можно было изобразить на стенах одного из покоев растения и животных Азии, встреченных во время похода и привезенных им домой для украшения сада при храме Амона, священное озеро которого он украсил каменной облицовкой.

Карнак. Рельеф с изображением триумфа Тутмоса III над врагами Египта

Никаких отчетов о четвертой кампании не сохрани­лось, но судя по последующим военным операциям, можно думать, что она не выходила, как и предшеству­ющие, за пределы уже завоеванной территории. Тутмосу стало теперь ясно, что он не мог идти на север между двух Ливанских хребтов и действовать против Кадеша, оставляя свой фланг открытым для нападения неподчиненных финикийских прибрежных городов. Равным образом, было невозможно разбить Нахарину и Митанни, если сначала не разрушить Кадеша, гос­подствовавшего над долиной Оронта. Поэтому Тутмос задумал ряд походов, направленных, прежде всего, против северного побережья, которое он мог затем исполь­зовать как базу для операций против Кадеша; раз достигнув этого, он мог вновь двинуться с побережья про­тив Митанни и всей области Нахарины. Ни один совре­менный стратег не мог бы задумать ряда операций, бо­лее подходящих к условиям, а также привести их в исполнение с более неукротимой энергией, чем это сде­лал Тутмос. Он организовал флот и поставил во главе его надежного офицера по имени Нибамон, служивше­го под начальством его отца. В год 29-й, во время своей пятой кампании, Тутмос в первый раздвинулся против городов северного побере­жья, богатых торговых царств Финикии. По-видимому, он воспользовался новым флотом и перевез свою ар­мию по морю, ибо он начал военные действия в Север­ной Финикии, куда, равно как и в Южную Финикию и Кадеш, все еще не покоренные, он не мог проникнуть сухим путем. Возможно, что он прибрел первый опор­ный пункт, предложив Тиру особые условия сдачи, ибо несомненно, что какой-то фараон даровал этому городу исключительные привилегии, сделавшие из него в дей­ствительности вольный город. Мы легко можем понять, что богатый портовый город охотно воспользовался слу­чаем спасти свою торговлю от разгрома и избежать дани, или, по крайней мере, части обычных повинностей в будущем. Название первого города, взятого Тутмосом, к сожалению, потеряно, но он находился на берегу про­тив Тунипа и был, вероятно, пунктом довольно значи­тельным, потому что там была взята богатая добыча и находился храм Амона, воздвигнутый одним из предше­ственников Тутмоса III (Тутмосом I или Аменхотепом I). Города внутри страны, видя, что это нападение с берега будет для них, в случае успеха, роковым, послали вспо­могательные войска для защиты побережья. Тунип от­правил войско для усиления гарнизона неизвестного города, падение которого повлекло бы в конце концов к взятию самого Тунипа. Тутмос захватил городской флот и получил возможность быстро двинуть свою армию на юг против могущественного города Арвада. Короткой осады, во время которой Тутмосу также, как и под стенами Мегиддо, пришлось вырубить лес, было доста­точно, чтобы подчинить его себе, и с его сдачей масса богатств Финикии оказалась в руках египтян. Кроме того, так как была осень, сады и леса «изобиловали пло­дами, вина были найдены оставленными в прессах, как потоки воды, зерно — на террасах (по склонам хол­мов)… его было больше, чем песку на берегу. Войска с избытком были наделены пайками». При таких усло­виях Тутмосу было бесполезно пытаться поддерживать дисциплину, и в первые дни после сдачи «армия его ве­личества упивалась и умащалась каждый день маслом, как во время праздника в Египте». Береговые царьки явились, неся дань и изъявляя покорность. Таким обра­зом, Тутмос прибрел прочную базу на северном побережье, легко достижимую из Египта по воде, откуда удобно было предпринимать задуман­ные им экспедиции внутрь страны. Затем он вернулся в Египет, возможно, что, как и в первый раз, поводе. Все было теперь готово для давно замышлявшегося на­ступления на Кадеш. Потре­бовалось пять походов, чтобы овладеть югом и берегом. Ше­стой, наконец, был направлен против долгое время оставав­шегося неуязвимым врага. В 30-й год его царствования, в конце весенних дождей, мы на­ходим Тутмоса спускающим свою армию с судов в Симире, у устья Элеутера, вверх по до­лине которого он затем немед­ленно отправился к Кадешу.

Рельеф с изображением Тутмоса III

Это был удобный и легкий путь и кратчайшая дорога от моря до Кадеша, какую только можно было найти вдоль берега; тогда, как и теперь, то была единственная дорога, удобная для военного наступления внутрь страны через горы, в сторону Кадеша. Город лежал на западном берегу Оронга, в северном конце возвышенной долины, между дву­мя Ливанскими хребтами, из которых Антиливан спус­кается в долину сейчас же на юго-восток от города. Не­большой приток с запада соединялся с Оронтом непо­средственно ниже города, так что последний лежал между ними. Поперек косы, выше города, был прорыт канал, который можно проследить еще теперь и кото­рый, несомненно, существовал в дни Тутмоса, он со­единял оба потока, и благодаря этому город оказывался со всех сторон окруженным водой. Внутренний ров, наполненный водой, окружавший высокие стены в про­межутке между двумя реками, усиливал естественную защиту водой, так что несмотря на свое положение на совершенно плоской равнине это был пункт очень укрепленный и, вероятно, самая грозная крепость в Си­рии. Также и в отношении к окружающей стране место было искусно выбрано, как обладавшее большим стра­тегическим значением, ибо, если вспомнит читатель, оно главенствовало над долиной Оронта и, как нашел Тутмос, было невозможно двигаться на север, не счита­ясь с ним. Далее следует вспомнить, что оно доминиро­вало на большом расстоянии как в сторону севера, так и в сторону юга, над единственным путем внутрь страны, шедшим с берега. Это была та дорога, вверх по долине Элеутера, по которой мы следили за движением Тутмо­са. Взятие такого пункта путем осады являлось далеко не легким делом, и с особенным сожалением читаем мы в повествовании жреческого писца, заимствованном из летописи Тутмоса, лишь эти относящиеся сюда слова: « Его величество прибыл к городу Кадешу, разрушил его, вырубил его леса, сжал его посевы». Из этих лаконич­ных слов мы можем лишь видеть, что, как и под Мегид­до, Тутмос должен был свалить леса, чтобы построить осадные стены, и что армия питалась во время осады хлебом с окрестных полей, откуда следует, что осада должна была продолжаться с ранней весны до времени жатвы. Во всяком случае, был сделан один приступ, во время которого Аменемхеб, один из начальников Тутмоса, которого мы встретим также и в позднейших похо­дах, взял в плен двух городских патрициев. Он был на­гражден в присутствии армии двумя орденами, или ре­галиями, за выдающуюся службу, а именно, «львом из самого чудного золота» и «двумя мухами», не считая бо­гатых регалий. Осада продолжалась уже достаточно долго, чтобы внушить береговым городам надежду на то, что Тутмос потерпел поражение. Несмотря на кару, которую навлек на себя Арвад год назад, этот богатый портовый город не мог отказаться от попытки избавить­ся от ежегодной повинности перед Тутмосом, поглощав­шей такую значительную часть его ежегодных доходов. Как только Кадеш пал и Тутмос мог покинуть его, он быстро вернулся в Симиру, посадил свою армию на ожи­давший флот и отправился в Арвад, чтобы немедленно воздать ему по заслугам. Отплыв в Египет при наступ­лении дождливого времени года, он захватил с собой сыновей северных сирийских царей и князьков, чтобы воспитывать их в Фивах, как он уже сделал это с юными принцами юга в предшествующие годы.

Оружие с именем Тутмоса III

Восстание Арвада в то время, когда Тутмос осаждал еще Кадеш, показало ему, что он должен посвятить другой поход для полного подчинения бере­га, прежде чем получить воз­можность безопасно двинуть­ся внутрь страны, за пределы долины Оронта, в давно за­мышлявшееся наступление на Нахарину. Вследствие этого он посвятил лето 31-го года седьмому походу, причем совершенно погасил после­дние тлевшие искры восстания в береговых городах. Не­смотря на силы, высаженные им в Симире, соседний портовый город Улладза обнаружил серьезную враж­дебность, опираясь на поддержку царя Тунипа, по­славшего своих сыновей, чтобы руководить восстанием. 27-гоапреля Тутмос появился в порту мятежного горо­да, быстро расправился с ним и взял в плен сына царя Тунипа. Местные царьки по обыкновению явились с изъявлением покорности, и Тутмос собрал с них и с взя­того города около 185 фунтов серебра, не считая боль­шого количества естественных продуктов. Затем он по­плыл вдоль берега из одного порта в другой, демонстрируя свои силы и всюду организуя администрацию городов. В особенности он заботился о том, чтобы каждый пор­товый город был хорошо снабжен припасами ввиду его скорого похода в Нахарину. По возвращении в Египет он нашел послов с крайнего юга, вероятно из Восточ­ной Нубии, принесших фараону дань, откуда явству­ет, что он поддерживал агрессивную политику на даль­нем юге в то самое время, когда он был столь активен на севере. Организация и собирание средств, необходимых для предстоявшей ему большой кампании, очевидно, заня­ли у Тутмоса весь следующий год после его возвраще­ния из похода, ибо не раньше весны 33-го года высадил он свои силы в гавани Симиры, во время своей восьмой кампании, и направился в глубь страны, вторично по кадешской дороге. Он повернул на север и взял город Катну. Продолжая идти вниз вдоль по течению Оронта, он дал сражение под Сендзаром, который также взял. В этом деле его военачальник Аменемхеб вновь заслужил отличие. Тутмос, вероятно, пересек и покинул Оронт в этом месте; во всяком случае он вступил уже в Нахари­ну и быстро продвигался вперед. Вскоре он встретил сопротивление и дал небольшое сражение, в котором Аменемхеб взял трех пленников. Но он не встречал круп­ных сил, пока но достиг «высот Вана, на запад от Алеп­по», где произошла значительная битва, во время кото­рой Аменемхеб взял 13 пленников, имевших каждый бронзовое копье, украшенное золотом. Это, несомнен­но, указывает на то, что гвардия царя Алеппо принима­ла участие в битве. Сам Алеппо, вероятно, пал, потому что иначе фараон едва ли мог бы двинуться вперед без замедления, как он, очевидно, это сделал. «И вот его величество пошел на север, беря города и опустошая поселения презренного врага из Нахарины», бывшего, разумеется, царем Митанни. Египетские войска снова грабили Евфратскую долину — привилегия, которой они не пользовались со времен своих отцов при Тутмосе I, т. е. в течение приблизительно 50 лет. Продвигаясь на север, Тутмос уклонился слегка в сторону Евфрата с целью достигнуть Каркемиша. В бит­ве, происшедшей под этим городом, участвовало, веро­ятно, войско долгое время неуловимого врага его, царя Митанни, оно было полностью рассеяно Тутмосом: «ни­кто не оборачивался назад, но все бежали, поистине, как стадо горных коз». Аменемхеб, по-видимому, про­должал преследование через Евфрат, вплоть до его во­сточного берега, так как он должен был пересечь реку, ведя назад к царю взятых им пленников.

Головной убор жены Тутмоса III

Эта битва дала, наконец, возможность Тутмосу сделать то, чего он до­бивался в течение 10 лет: он лично переправился через Евфрат в Митанни и поставил свою пограничную плиту на восточном берегу — дело, которым не мог похвалить­ся ни один из его предков. Но без зимовки в Нахарине Тутмосу было невозможно двинуться вперед, он же был слишком опытным солдатом, чтобы подвергать суровой зиме закаленных ветеранов стольких кампаний, зная, что потребовалось бы много лет, чтобы набрать себе вновь такое же войско. Поэтому он вернулся, не трево­жимый никем, на западный берег, где нашел плиту сво­его отца Тутмоса I и с величайшим удовлетворением по­ставил рядом с ней свою собственную. Было позднее время года, его войско уже сжало поля в долине Евфра­та, и он должен был начать обратный поход. Но серьез­ное дело ожидало его, прежде чем он мог вернуться на берег. Город Нии, лежавший еще ниже по Евфрату, ос­тавался непокоренным, и все, что было сделано фарао­ном в Нахарине, могло свестись к нулю, если это место осталось бы не взятым. Поэтому, поставив свою погра­ничную плиту, он двинулся вдоль по течению реки и, насколько мы знаем, без труда взял Нии. Достигнув цели кампании и покончив с трудной задачей, Тутмос устроил большую охоту на слонов в области Нии, где эти животные с тех пор уже давно перевелись. Он ата­ковал со всем отрядом стадо в 130 животных. Во время охоты царь сразился с огромным зверем и находился в некоторой опасности, Аменемхеб кинулся на помощь и отсеку слона хобот, после чего разъяренное животное бросилось на нового отважного врага, но последний спасся бегством между двух скал, нависших над сосед­ним озером. Верный Аменемхеб, отвлекший таким об­разом в критический момент внимание животного, был, разумеется, щедро награжден царем. Тем временем все местные князья и царьки Нахарины явились в лагерь, неся дань в знак своей покорности. Даже отдаленный Вавилон желал теперь заручиться расположением фараона, и его царь прислал ему дары из ляпис-лазури. Но, что гораздо важней, могуществен­ный народ Хатти, чья область простиралась далеко в неведомые пределы Малой Азии, прислал ему богатые дары. В то время, когда он шел из Нахарины, направля­ясь снова к берегу, его встретили хеттские послы с во­семью массивными кольцами серебра, весившими око­ло 98 фунтов, а также неизвестными драгоценными кам­нями и ценным деревом. Таким образом, хетты — ве­роятно библейские хиттиты — вступают впервые, насколько нам известно, в сношение с египетскими фа­раонами. Прибыв на берег, Тутмос обязал ливанских начальников держать ежегодно в финикийских гаванях достаточное число запасов на случай его кампании. Сле­довательно, из любого пункта в ряду этих гаваней, кото­рых можно было достичь из Египта по воде в несколько дней, он мог без задержки двинуться в глубь страны и расправиться с участниками возмущения. Его морское могу­щество было таково, что царь Кипра стал фактически васса­лом Египта, как и позже, в Саисскую эпоху. Кроме того, его флота так боялись на северных островах, что он мог до извест­ной степени распространить свою власть на восточную часть Средиземного моря, на неогра­ниченное расстояние в запад­ном направлении к Эгейскому морю. Так, его военачальник Тутии включает «острова среди моря» в пределы своей юрисдикции, в качестве губернатора северных стран, хотя его власть, без со­мнения, ограничивалась, главным образом, только по­лучением ежегодных даров, которые островные царьки считали нужным посылать царю. Вернувшись в октябре в Фивы, царь нашел ожидав­шую его только что вернувшуюся экспедицию, которую он, несмотря на свои труды в Азии, успел послать в Пунт.

Гробница Тутмоса III. Верхний зал

Его послы доставили в Египет обычный богатый и раз­нообразный груз из слоновой кости, черного дерева, пантеровых шкур, золота и свыше 223 четвериков мирры, а также рабов и рабынь и множество скота. В этот же самый период войн мы находим Тутмоса в обладании всей областью оазисов на запад от Египта. Оазисы, та­ким образом, стали достоянием фараонов и были под­чинены Иниотефу, герольду Тутмоса III, потомка древ­ней линии владетелей Тиниса-Абидоса, откуда всего ближе было добраться до Большого оазиса. Область оазисов оставалась во владении правителей Тиниса и прославилась своими тонкими винами. Великая задача, над осуществлением которой так долго работал Тутмос, была теперь исполнена; он до­шел по пути своих отцов до Евфрата. Царей, которых они могли разбивать в одиноч­ку и последовательно, ему при­шлось встретить объединен­ными, и, имея дело с совокуп­ными военными силами Сирии и Северной Палестины под на­чальством их древнего гиксосского сюзерена из Кадеша, он проложил себе путь на север. В течение десяти долгих лет непрерывно чередовавшихся войн он наносил им удар за ударом, пока наконец не воздвиг свою плиту рядом со сте­лой своего отца на границе, достигнутой за два поколе­ния до этого. Он даже превзошел своего отца и пере­правился через Евфрат — подвиг небывалый в летописях египетских завоеваний. Он, вполне простительно, мог по­зволить себе созерцание сде­ланного им с чувством некото­рого удовлетворения. Почти 33 года минуло с того дня, когда Амон призвал его на царство. В тридцатую годовщину его царствования его архитектор Пуемра воздвиг в Фивах юби­лейные обелиски; когда же он вернулся из большого похода, стал приближаться срок второ­го традиционного юбилейного празднования. Два огромных обелиска, заготовленных для этого торжества, были воз­двигнуты в Карнакском храме, и один из них нес гордые сло­ва: «Тутмос, пересекший вели­кую «Излучину Нахарины» (Евфрат) могущественно и победоносно, во главе своей армии». Другой обелиск по­гиб; первый же стоит теперь в Константинополе. Все обелиски великого царя в Египте либо погибли, либо были увезены, так что ни один из его обелисков не воз­вышается теперь в стране, которой он правил столь мо­гущественно, в то время как современный мир владеет целым рядом их, начиная с Константинополя и далее через Рим и Лондон до Нью-Йорка. Последние два, уве­ковечивающие его четвертое юбилейное празднество, возвышаются ныне на противоположных берегах Ат­лантического океана, как некогда они стояли по обе сто­роны пути к храму солнца в Гелиополе. Имея перед глазами подобные памятники, фиванский народ вскоре забыл, что тот, кто их поставил, был некогда скромным жрецом в том самом храме, где воз­вышались теперь его гигантские обелиски. На стенах того же храма он кроме того видел длинную летопись его побед в Азии, бесконечные списки взятой им добычи, сопровождаемые роскошными рельефами, изоб­ражающими богатую долю, доставшуюся Амону. Пе­речень 119 городов, взятых им в первую кампанию, был три раза повторен на пилонах, в то время как о его недавних успехах на севере гласил список не менее 248 сдавшихся ему городов, начертанный на тех же стенах. Эти летописи, производившие на фиванцев ко­лоссальное впечатление, представляют для нас огром­ную ценность. К сожалению, это всего только выдерж­ки из государственных анналов, сделанные жрецами, желавшими засвидетельствовать источник даров, по­лученных храмом, и показать, как Тутмос платил свой долг Амону за многочисленные победы, дарованные ему богом-покровителем. Понятно, что по ним трудно вос­становить походы первого великого стратега, о кото­ром нам кое-что известно из истории. Но фиванцам не надо было изучать памятники Карнака, чтобы убедить­ся в величии своего царя. В саду храма Амона, как мы видели, росли неведомые растения из Сирии и Палес­тины, и животные, незнакомые охотнику Нильской до­лины, блуждали среди столь же необычных деревьев. Послы с севера и юга постоянно появлялись при дво­ре. Финикийские галеры, которых никогда раньше не видел Верхний Нил, радовали взоры любопытной тол­пы в фиванских доках. Из них выгружали груды тон­чайших финикийских тканей, золотых и серебряных сосудов прекраснейшей работы, вышедших из искусных рук тирского ремесленника или из мастерских от­даленной Малой Азии, Кипра, Крита и Эгейских ост­ровов, роскошные украшения из резной слоновой кос­ти, тонко выложенные черным деревом колесницы, окованные золотом и сплавом золота и серебра, и брон­зовые орудия войны; кроме того — чудные лошади для конюшен фараона и неисчислимое количество наилуч­шего, что производили поля, сады, виноградники, ого­роды и пажити Азии. Далее, под сильной охраной вы­гружали из этих судов годичную дань в виде огромных золотых и серебряных колец, употреблявшихся в тор­говом обороте, из которых некоторые весили по 12 фун­тов, в то время как другие, обращавшиеся при мелких торговых сделках, имели всего лишь несколько грам­мов веса. Извиваясь по улицам, запруженным изум­ленной фиванской толпой, разноязычные азиаты длин­ной вереницей несли свою дань в сокровищницу фара­она. Их принимал визирь Рехмира, и когда приноси­лась особенно богатая дань, он нес показать ее фараону, который, восседая среди великолепия на троне, обо­зревал ее и хвалил визиря и своих чиновников за их рвение к нему.

Погребальная процессия. Роспись гробницы визира Рехмира

Азиаты затем отдавали свою дань в кан­целярию визиря, где все должным образом заносилось в его книги, до последнего грамма. Такие сцены визирь и чиновники сокровищницы любили увековечивать в виде роскошных фресок на стенах своих гробниц, где они до сих пор сохраняются в Фивах. Богатства, при­текавшие таким образом в Египет, должны были быть колоссальны для того времени; так, например, однаж­ды в сокровищнице было взвешено около 8943 фунтов сплава золота и серебра. Также и Нубия, подчиненная египетскому наместнику, с большой регулярностью вносила ежегодный налог золотом, рабами, неграми, скотом, черным деревом, слоновой костью и зерном; большая часть золота, из числа вышеназванных со­кровищ, вероятно, происходила из нубийских рудни­ков. Также важным моментом был для фиванской тол­пы тот день, когда нубийские барки выгружали на бе­рег свой пестрый груз. Подобные же зрелища радова­ли взоры толпы некогда провинциальных Фив, когда ежегодно, в конце сентября или в самом начале октяб­ря, военные галеры Тутмоса бросали якорь в город­ской гавани. Тогда из кораблей выгружали не только богатства Азии; самих азиатов, связанных друг с дру­гом длинной вереницей, сводили вниз по сходням, что­бы заставить их потом работать на фараона как рабов. Они носили длинные заплетенные бороды, внушав­шие египтянам отвращение; их волосы спускались тяжелыми черными космами на плечи, и они были одеты в яркоокрашенные шерстяные ткани, которых никогда не надел бы опрятный египтянин, привыкший к белой льняной одежде. Их руки были связаны за спиной, локтями вместе, или скрещены над головой и затем стянуты, или наконец руки были продеты через стран­ные заостренные деревянные овалы, служившие кан­далами. Женщины несли детей, завернутых в конец плаща, у себя на плечах. Вследствие своей странной речи и неуклюжих телодвижений, несчастные вызы­вали насмешки и веселье толпы, причем художники никогда не могли удержаться от того, чтобы не изоб­разить их в карикатурном виде. Многие из этих плен­ников отправлялись в дома любимцев фараона, и его военачальники щедро награждались этими же раба­ми, но большая часть их немедленно посылалась на работы в поместья храмов, имения фараона или на ме­ста постройки его больших памятников и сооружений, в особенности на последние — обычай, продолжав­шийся вплоть до Саладина, построившего каирскую ци­тадель руками рыцарей, из числа взятых им в плен крестоносцев. Мы увидим позднее, как этот рабский труд видоизменил Фивы. Возвращаясь таким образом каждую осень домой с тем, чтобы всего через шесть месяцев предпринять но­вую кампанию, царь должен был начинать зимнюю жизнь, если не такую же суровую, то, по меньшей мере, столь же занятую, как и походное время в Азии. Около праздника Опет, другими словами в октябре, вскоре после своего возвращения, Тутмос совершал ре­визионную поездку по всему Египту, подробно опра­шивая местные власти всюду, где он сходил на берег, дабы предупредить всякого рода злоупотребления мест­ной администрации и не да­вать ей возможность, привле­кая на свою сторону чиновни­ков центрального правитель­ства, угнетать народ при сборе налогов. Во время этих путе­шествий он мог, кроме того, на­блюдать, как подвигается ра­бота в его величественных храмах, которые он или воздвигал, или восстанавливал, или наконец украшал, более чем в тридцати извест­ных нам местах, и во многих других, где памятники с тех пор погибли. Он оживил долгое время находившу­юся в пренебрежении Дельту, и, начиная оттуда и кон­чая третьими порогами, вдоль всей реки возникли его здания, как нить драгоценных украшений. Он постро­ил новый город с храмом при выходе из Файюма и в Дендере, Копте, Эль-Кабе, Эдфу, Ком-Омбо, Элефантине и многих других местах он производил с помощью военнопленных и своих огромных доходов великолеп­ные работы, проекты которых составлялись им и его архитектором. По возвращении в Фивы его интересы расширялись и его власть ощущалась в каждой отрасли администрации. Постоянно уделяя должное внимание ну­бийским делам, о которых ниже мы будем говорить под­робнее, он организовал еще другую золотоносную об­ласть, лежавшую на коптской дороге, и отдал ее в уп­равление «губернатору Коптской золотоносной обла­сти». Отсюда ясно, что все доходные статьи империи эксплуатировались. Увеличивавшиеся богатства хра­ма Амона требовали организации его управления. Это было сделано самим царем, давшим жрецам полные наставления и точные указания относительно управ­ления государственным храмом и его растущими бо­гатствами.

На минуту отвлекаясь от государственных забот, царь давал начальнику ремесленников, заня­тых в государственных и храмовых мастерских, набро­санные его собственной рукой рисунки сосудов, которые он желал видеть при богослужении. Сам Тутмос считал это занятие настолько важным, что запечатлел его на рельефе на стенах Карнакского храма где изображены эти сосуды пос­ле их принесения в дар богу; по мнению же чиновника, которо­му было поручено смотреть за их исполнением, это был фаю столь замечательный, что он изобразил его в ряде рисунков на стенах своей молельни. То и другое свидетельство о неутоми­мой деятельности Тутмоса со­хранилось до сего времени в Фи­вах. Большой государственный храм получил другой пилон с южной стороны, и вся совокуп­ность строений, с примыкавши­ми к ним рощей и садом, были заключены в одну ограду, кото­рой окружил их Тутмос. Кампании Тутмоса были так же хорошо организованы, как и администрация Фив. Как только кончались весенние дожди в Сирии и Палестине, царь регулярно высажи­вал свои войска в одной из финикийских или североси­рийских бухт.

Мраморный саркофаг Тутмоса III

Жившие здесь постоянно его чиновники собирали необходимые припасы среди соседних царь­ков, обязанных их доставлять. Его дворцовый герольд, или маршал, Иниотеф, происходивший из древней княжеской линии Тиниса и все еще имевший титул «князя Тиниса и владыки всей области оазисов», сопровож­дал его во все его походы, и в то время, когда Тутмос подвигался в глубь страны, Иниотеф шел впереди него, пока этому не препятствовала близость неприятеля. Всякий раз, когда он достигал города, где царь предпо­лагал провести ночь, он осматривал дворец местного царька и готовил его к приему Тутмоса. «К тому време­ни, когда мой владыка благополучно прибывал туда, где я был, я приготовлял его (дворец), я снабжал его всем, чего можно желать в чужеземной стране, делал его лучше, чем дворцы Египта, очищал, прибирал, рас­пределял покои, украшая их и каждой комнате давая особое назначение. Я оставлял царя удовлетворенным всем, что я делал». При этом приходит на память регу­лярное и тщательное оборудование палатки Наполео­на, всегда ожидавшей его после дневного перехода, ког­да он располагался лагерем на ночь. Все сношения царя с внешним миром и весь распорядок упрощенной при­дворной жизни во время походов находились в руках Иниотефа. Когда приходили сирийские принцы, изъявляя покорность и принося свою дань, их прини­мал опять-таки Иниотеф. Он сообщал вассалам, что они должны были вносить, и он считал золото, сереб­ро и натуру, когда они доставлялись в лагерь. Когда кто-нибудь из капитанов фараона отличался на поле битвы, все тот же Иниотеф докладывал царю, что со­ответствующая награда должна быть пожалована сча­стливому герою. Если бы биографии приверженцев Тутмоса дошли до нас, они составили бы живую страницу в истории Древнего Востока. Карьера военачальника Аменемхеба, отсекшего хобот у слона и спасшего царя, есть толь­ко маленькая подробность из жизни сподвижников фа­раона на бивуаке и на поле битвы, наполненной опас­ными приключениями и трудом заслуженных отличий. Мы еще познакомимся с одним подвигом того же Аменемхеба, но жизнеописание лишь его одного дошло до нас в подлинной записи. Слава закаленных ветеранов Тутмоса, разумеется, распространялась среди простого народа, и, без сомнения, не одно поразительное при­ключение из сирийских кампаний приняло форму на­родной сказки, которая слушалась с пожирающим ин­тересом на рынках и улицах Фив. Благодаря счастли­вому случаю сохранилась одна из этих сказок, запи­санная каким-нибудь писцом на одном или двух листочках папируса. В ней говорится о некоем Тутии, великом военачальнике Тутмоса, и о том, как хитро взял он город Иоппию, введя отборных солдат в город спря­танными в корзинах, которые везли на себе ослы. Эта сказка является, вероятно, прототипом «Али-Бабы и сорока разбойников». Но Тутии не был созданием фан­тазии; его гробница, хотя и неизвестная теперь, долж­на существовать где-нибудь в Фивах, ибо она была ограблена много лет назад туземцами, взявшими из нее некоторые из богатых даров, которые Тутмос дал ему в награду за его доблесть. Роскошное золотое блю­до, попавшее в Лувр, имеет на себе следующие слова: «Дано как знак отличия царем Тутмосом III князю и жрецу, удовлетворяющему царя во всякой стране и на островах среди моря, наполняющему сокровищницу ляпис-лазурью, серебром и золотом, губернатору стран, начальнику армии, любимцу царя, царскому писцу Тутии». Другая его драгоценность, ныне в Лей­денском музее, называет его «губернатором северных стран», так что, очевидно, он управлял северными вас­сальными царствами Тутмоса. При счастливом стечении обстоятельств мы могли бы знать не только всю повесть личных приключений Тутмоса и его военачальников на поле битвы, но также могли бы проследить шаг за шагом и весь ход его кампаний. Ибо летопись происшествий каждого дня в про­должение всякой кампании аккуратно велась неким Танени, писцом, специально для этого назначенным Тут­мосом. Танени сообщает о своих обязанностях с боль­шой гордостью в следующих словах: «Я следовал за царем Тутмосом III. Я видел победы царя, одержанные им во всякой стране. Он привел вождей Джахи (Сирии) живыми пленниками в Египет; он взял все их города, он срубил все их леса… Я записал победы, одержанные им во всякой земле, изложив их письменно, соответ­ственно фактам ». Именно об этих летописях Танени на кожаных свитках и упоминается в отчете о первой кам­пании во время осады Мегиддо. Но драгоценные свитки погибли, и мы имеем на стенах Карнакского храма лишь произвольные выдержки храмового писца, заботивше­гося гораздо больше о том, чтобы описать добычу и то, что пришлось из нее на долю Амона, нежели о том, что­бы увековечить память о великих деяниях своего царя. Как многое он при этом обошел молчанием, показывает нам достаточно ясно биография Аменемхеба. Таким об­разом, все, что осталось от войн величайшего предводи­теля Египта, бесследно просеялось сквозь высохшую душу древнего бюрократа, и не мечтавшего о том, с ка­кой жадностью грядущие века будут вникать в его тон­кие выдержки. Тот факт, что азиатская граница Египта вновь про­двинулась к Евфрату, не являлся, как показал опыт про­шлого, достижением, от которого можно было ожидать прочных результатов; с другой стороны, Тутмос III не был человеком, способным бросать начатое дело, как если бы оно было закончено кампа­нией 33-го года. Вследствие этого весна 34-го года застает его снова в Джахи, в девятой экспедиции. Беспорядки, веро­ятно, в ливанской области зас­тавили его взять три города, из которых, по крайней мере, один находился в области Нугес, где он построил крепость в  конце первой кампании. Была взята значительная добыча, и сирийские царьки, по обыкновению, поспешили выплатить дань и изъявить свою преданность. В то же время склады портовых городов были наполнены, с как и раньше, в особенности же судами для флота, а  также мачтами и реями для морских починок. Дань этого года заслуживает упоминания вследствие того, что царь Кипра, до тех пор не признававший могущества Тутмоса таким способом, прислал ему в дар 108 слит­ков меди, весивших каждый около 4 фунтов, не считая некоторого количества свинца и ценных камней. В том же году, очевидно, произошло расширение державы Тутмоса также и на юге, ибо царь взял в каче­стве заложника сына вождя Ирема соседнего с Пунтом; совокупная нубийская дань достигала свыше 134 фун­тов одного золота, не считая обычного черного дерева, слоновой кости, зерна, скота и рабов. Господство Тутмоса было абсолютным, начинаясь за пределами тре­тьих порогов и кончаясь у Евфрата, и его могуществе было в зените, когда он узнает о всеобщем восстании в Нахарине. Прошло около двух лет с тех пор, как его видели в этой области, и в такой короткий промежуток времени князья перестали бояться его могущества. Они составили коалицию под начальством одного из своего числа, быть может, царя Алеппо, которого летописи Тутмоса называют «презренным врагом из Нахарины». Союз был количественно силен, ибо включал и крайний север, или «пределы земли», как называли египтяне отдаленные области Азии, которыми конча­лось их знание страны. Постоянная боевая готовность Тутмоса дала ему возможность весной 35-го года быстро появиться на равнинах Нахарины. Он дал со­юзникам сражение в месте, называвшемся Арайна, которое мы не можем определить с точностью, но которое, вероятно, находилось в нижней части долины Оронта. «Тогда его величество взял верх над варвара­ми… Они бежали опрометью, падая один на другого перед его величеством». Быть может, об этой битве упоминает Аменемхеб, как о происшедшей в стране Тихси. Если так, то он сражался впереди Тутмоса, в то время как последний надвигался на врага, и оба взяли добычу на поле битвы: царь — несколько вооружений, а его военачальник — трех пленников, за что он вновь получил от Тутмоса знаки отличия. Войско, понятно, ожидала богатая пожива на поле битвы: лошади, брон­зовое оружие, не считая колесниц, богато украшен­ных золотом и серебром. Союз нахаринских царьков был совершенно расстроен, и все средства к дальней­шему сопротивлению уничтожены или захвачены по­бедоносными египтянами.

Фараон Тутмос III

Как ни были удалены си­рийские князья от Египта, все же они узнали, насколько далеко простирается и как могущественна рука фарао­на, и прошло 7 лет, прежде чем они восстали снова. Летописи Тутмоса от двух следующих лет потеря­ны, в мы ничего не знаем о цели его одиннадцатого и двенадцатого походов. 38-й год застает его в южной ливанской области, во время его тринадцатого похода, караю­щим вновь область Нугес, впер­вые почувствовавшую его мо­гущество 15 лет назад, во вре­мя его первой кампании. В те­чение этой экспедиции он не только получил дары от царя Кипра, но также и приношения из далекого Аррапахита, позд­нее — провинции Ассирии. Беспокойные бедуины на юге Палестины заставили царя пройти по их стране в следую­щем году, и все тот же Аменем­хеб взял трех пленников во вре­мя сражения в Негебе. Остаток четырнадцатой кампании Тутмос провел в Сирии, где поход принял характер простого ревизионного объезда, но оба эти года он, как и раньше, держал запасы в приморских городах, на случай вос­стания. Дань, по-видимому, вносилась регулярно в те­чение следующих двух лет (40-го и 41 -го), и вновь царь «Великой Хатти» прислал дары, которые Тутмос по-прежнему принял как «дань».

Князья Сирии, как жестоко ни были они наказаны, не желали тем не менее окончательно отказаться от своей независимости и признать главенство Египта, как неизбежное и постоянное условие своего правле­ния. Подстрекаемые исконным врагом Тутмоса Кадешем, они вновь восстали, соединив вместе свои послед­ние силы, чтобы сбросить тяжкую руку фараона. Вся Нахарина была вовлечена в союз, особенно деятель­ное участие в котором принимал царь Тунипа. Вели­кий царь был теперь стариком, вероятно, более 70 лет от роду, но с обычной быстротой он появился весной 42-го года со своим флотом у северного берега Сирии. Это была его семнадцатая и последняя кампания. По­добно первой, она была направлена против его главного врага Кадеша. Вместо того чтобы напасть на него по-прежнему с севера, Тутмос решил отрезать его от северных союзников и взять сначала Тунип. Поэтому он высадился в одном из пунктов между устьем Оронта и Нар-эль-Кебиром и взял приморский город Эркату; точное местоположение последнего неизвестно, но, вероятно, он лежал приблизительно против Тунипа, на который царь затем двинулся. Тутмос задержался в Тунипе вплоть до жатвы, но взял его после короткого сопротивления. Он совершил затем благополучно пе­реход вверх по Оронту к Кадешу и опустошил местные города. Царь Кадеша, зная, что все для него будет по­теряно, если он не сможет разбить армию Тутмоса, оказал отчаянное сопротивление. Он завязал с егип­тянами битву под стенами города и, чтобы одержать верх над закаленными войсками Тутмоса, прибег к хит­рости. Он выпустил кобылу навстречу египетским ко­лесницам, надеясь таким способом раздразнить же­ребцов и произвести беспорядок или прорвать египет­скую военную линию, чем бы он мог воспользоваться. Но Аменемхеб соскочил с колесницы с мечом в руке, пустился бегом за кобылой, рассек ее и отрезал ей хвост, который принес с триумфом к царю. Осадные колонны Тутмоса сомкнулись затем вокруг обреченно­го города, и был отдан приказ начать приступ. Желая пробить брешь в стене, Тутмос собрал весь цвет своей армии. Аменемхебу было поручено начальство. Опас­ный подвиг был удачно выполнен, наиболее испытан­ная часть ветеранов Тутмоса ворвалась через брешь вслед за Аменемхебом, бывшим во главе их, и силь­нейший город Сирии был вновь во власти фараона. Вспомогательные нахаринские войска, находившиеся в городе, попали в руки Тутмоса, и, по-видимому, ему не было надобности идти на север. Во всяком случае, принимая во внимание его преклонный возраст, ему можно простить, что он не предпринял такой суровой экспедиции после долгой кампании. Возможно также, что время года было слишком позднее для того, чтобы он мог совершить большой поход до наступления зим­них холодов. Как бы то ни было, события показали, что никаких дальнейших военных действий на севере не потребовалось. После того ни разу при жизни старо­го царя не делали азиатские князья попытки сбросить его иго. В течение 17 кампаний, длившихся 19 лет, он вновь и вновь разбивал их, пока у них не прошло вся­кое желание сопротивляться. С падением Кадеша ис­чез последний след гиксосской державы, некогда под­чинившей себе Египет. Имя Тутмоса было у всех на устах, и когда, спустя четыре поколения, его потомки не могли оградить своих верных вассалов в Нахарине от нападения хеттов, несчастные покинутые вспомни­ли великое имя Тутмоса и писали патетически в Еги­пет: «Кто мог раньше грабить Тунип, не будучи (за­тем) ограблен Манахбирией (Тутмосом III)»? Но даже и теперь, семидесятилетним стариком, или еще того старше, неукротимый воин держал в приморских го­родах нужные запасы и, без сомнения, в случае необ­ходимости вновь ввел бы в Сирию свою армию. В по­следний раз в Азии принял он послов от князей-данников в своей палатке и затем вернулся в Египет. Там нубий­ские послы вручили ему свы­ше 578 фунтов золота из од­ного Уауата.

Можно было думать, что престарелый царь воспользу­ется вполне заслуженным от­дыхом в течение нескольких лет, которые ему оставалось жить, но, утвердив наконец на прочном основании владыче­ство Египта в Азии, он обра­тил свое внимание на Нубию. Царство Куш распо­ложено на территории современной Эфиопии, между 2-м и 4-м поро­гами Нила, и включает часть земель, подчинен­ных Египту. Админист­ративно Куш входит в состав Египта в начале Нового царства. Египтя­не называют жителей этого региона нубийца­ми. Происхождение ну­бийцев различно, но все они покинули свои зем­ли, превращенные в пу­стыню. Несомненно, что Менхеперрасенеб, начальник золо­той и серебряной сокровищницы, получал оттуда еже­годно 600—800 фунтов золота; так, даже на основа­нии тех неполных сведений, которыми мы располага­ем, мы видим, что в 41 -м году поступило около 800 фун­тов. Наместник Нехи управлял в то время Кушем уже 20 лет и высоко поднял производительность страны, но великий царь желал расширить свои владения еще дальше на юг. В последние годы жизни, как показыва­ют его сооружения, он был необычайно активен во всей этой провинции: мы находим его храмы вплоть до тре­тьих порогов в Калабше, Амаде, Вади-Хальфе, Кумме и Семне, где он восстановил храм своего великого пред­шественника, Сенусерта III, и в Солебе. Из факта очи­стки канала у первых порогов, которую он должен был произвести в 50-м году, мы узнаем, что его экспедиция возвращалась тогда из похода против нубийцев. Нельзя предполагать, чтобы престарелый Тутмос сопровождал ее. Вероятно, в ту же область и раньше отправлялись экспедиции, ибо Тутмос мог привести двукратно на пилонах своего Карнакского хра­ма список 115 пунктов, поко­ренных им в Нубии, и еще дру­гой, содержащий около 400 по­добных названий. География Нубии слишком мало извест­на, чтобы мы могли опреде­лить местонахождение поко­ренной территории, и в точно­сти неизвестно, насколько далеко вверх по Нилу передви­нулась египетская граница, но несомненно, что она значи­тельно приблизилась к четвер­тым порогам, где мы находим ее при его сыне. Еще 12 лет суждено было прожить великому царю после его возвращения из последней кампании в Азию. Когда он по­чувствовал, что силы его пада­ют, он сделал соправителем своего сына, Аменхотепа II, рожденного ему царицей Меретра, о происхождении которой нам ничего неизвестно. Приблизительно через год, 17-го марта 1447 г. до н. э., за пять недель до начала 55-й годовщины его царствования, он закрыл свои глаза для мира, где он играл такую значительную роль. Он был похоронен сво­им сыном в собственной усыпальнице в Долине Царей, и его тело сохранилось до сих пор. Перед его смертью жре­цы Амона вложили в уста своего бога гимн в его честь, который, хотя и будучи произведением весьма искусст­венным, не лишен литературного интереса; он показы­вает не только его великую славу, как она рисовалась жрецам, но и то, насколько сильно запечатлелся он в представлении своих современников. После длинного предисловия, прославляющего Тутмоса, его бог Амон говорит ему: Я пришел и дал тебе разбить князей Джахи, Я поверг их под твою пяту среди холмов их; Я дал им увидеть твое величество, как владыку лучезарности, Так что ты просиял им в лицо, как мой образ. Я пришел и дал тебе разбить азиатов, Ты взял в плен вождей азиатов из Ретену; Я дал им увидеть твое величество, покрытое украшениями, Когда ты взял оружие войны в колеснице. Я пришел и дал тебе разбить восточную страну, Ты низверг находящихся в областях Божественной Страны; Я дал им увидеть твое величество, как кружащуюся звезду, Когда в огне разбрасывает она пламя и дарует из себя росу. Я пришел и дал тебе разбить западную страну, Кефтиу и Кипр в ужасе; Я дал им увидеть твое величество, как юного быка, Твердого сердцем, рогатого и непреоборимого. Я пришел и дал тебе разбить живущих среди болот. Земли Митанни дрожат от страха перед тобой; Я дал им увидеть твое величество, как крокодила, Владыку страха в воде, к которому нельзя приблизиться. Я пришел и дал тебе разбить живущих на островах, Находящиеся среди великого моря слышат твой рев; Я дал им увидеть твое величество, как мстителя, Возвышающегося на спине своего убитого врага. Я пришел и дал тебе разбить ливийцев, Острова Утентиу принадлежат мощи твоей доблести; Я дал им увидеть твое величество, как яростноокогольва, В то время, когда ты превращал их в трупы в их долинах. Я пришел и дал тебе разбить крайние пределы земли, Окружность Великой Дуги (Океана) у тебя в руках. Я дал им увидеть твое величество, как парящего ястреба, Схватывающего то, что он видит, как ему захочется. Я пришел и дал тебе разбить находящихся у твоей границы, Ты взял Обитателей Песков живыми в плен; Я дал им увидеть твое величество, как южного шакала, Быстроногого, потаенно идущего, рыскающего по Обеим Странам. Мы знаем достаточно о Тутмосе, чтобы видеть, что здесь не все только поэзия или лесть раболепных жрецов. Его личность более выпукла и индивидуальна, чем личность всякого иного царя Раннего Египта, исключая Эхнатона. Мы видим человека с безграничной энерги­ей, которой мы не встречаем ни в одном фараоне ни до, ни после, человека разностороннего, набрасывающего рисунок чудных ваз в минуту отдыха, администратора с глазами рыси, одной рукой обрушивающего свои войс­ка на Азию, а другой — карающего лихоимных сборщиков податей. Его визирь Рехмира, близко стоявший к его особе, говорит о нем: «Вот, его величество был тем, кто знает, что происходит. Не было ничего, о чем бы он не был осведомлен; он был Тотом (богом знания) во всем; не было ни одной вещи, которой бы он не выпол­нил ». Хотя летопись его несравненных подвигов напол­няла его сердце гордостью, тем не менее, запечатлевая их, он не раз заявляет свое глубокое преклонение перед истиной: «Я не преувеличивал, — говорит он, — с це­лью похвастаться тем, что я сделал, говоря: «я сделал нечто», когда мое величество этого не сделал. Я не де­лал ничего… что можно было бы опровергать, я делал это ради моего отца Амона… ибо он ведает небо и ведает землю; он видит ежечасно всю землю».

Фараон Тутмос III (рис. М. Потапова)

Такие утверж­дения, соединенные с преклонением перед богом, тре­бующим правды, нередки в его устах. Его царствование знаменует эпоху не только в Египте, но и на всем Восто­ке, известном в то время. Никогда раньше в истории не владел один человек судьбами такой обширной нации и не придавал ей такого централизованного, прочного и в то же время подвижного характера, что в течение мно­гих лет ее влияние переносилось с неизменной силой на другой континент, запечатлеваясь там, как удар ис­кусного мастера тяжеловесным молотом по наковаль­не; следует при этом добавить, что молот был выкован собственноручно самим Тутмосом. От укреплений Малой Азии, от болот Верхнего Ев­фрата, от островов среди моря, от топей Вавилонии, от далеких берегов Ливии, от оазисов Сахары, от плоско­горий Сомалийского берега и от верхних нильских по­рогов приносили князья дань его величию. Таким обра­зом, впечатление, произведенное им на эпоху, было не только распространено во всем тогдашнем мире, но и носило совершенно новый характер. Его внушительная фигура, возвышавшаяся со своей справедливо караю­щей рукой среди мелких заговоров и предательских вож­делений ничтожных сирийских царьков, прояснила атмосферу восточной политики, как сильный ветер, разгоняющий тлетворные пары. Из обелисков Тутмоса III один находится на набережной Темзы в Лондоне, другой — в Центральном парке в Нью-Йорке. Память о неотвратимой каре его мощной десницы жила среди потрясенных жителей Нахарины в течение трех поколений. Его имя могло слу­жить заклинанием, и спустя столетия после того, как его империя распалась на части, оно изображалось на аму­летах как магическое слово. И мы можем гордиться, что в странах нашего цивилизованного мира возвышаются, как величайшие памятники первого создателя мировой империи, его гелиопольские обелиски.

Гений, проявившийся в некогда скромном жре­це, чтобы осуществить это впервые в истории, заставляет нас вспомнить Александра и Наполео­на. Тутмос создал пер­вую подлинную импе­рию и является поэто­му первой мировой личностью, первым ми­ровым героем.

Б. Тураев, Д. Брестед «История Древнего Египта» — М:. АСТ, Мн.: «Харвест», 2006г. — 275-314с.